“Логика” алкогольной зависимости озадачивает психиатров не меньше, чем
“логика” того напряженного духовного режима, посредством которого
организация “Анонимные алкоголики” (АА) способна противостоять этой
зависимости. В данной статье выдвинуты следующие предположения:
(1) кибернетика и теория систем дают возможность создать совершенно
новую эпистемологию, включающую новое понимание психики, “Я”, человеческих
отношений и власти;
(2) зависимый алкоголик в трезвом состоянии действует в русле
эпистемологии, хотя и традиционной для западной культуры, но неприемлемой
с точки зрения теории систем;
(3) состояние алкогольной интоксикации дает алкоголику частичный и
субъективный прорыв к более правильному состоянию сознания;
(4) теология АА тесно связана с кибернетической эпистемологией.
Идеи, на которых основана настоящая статья, возможно, все без
исключения знакомы психиатрам, имевшим дело с алкоголиками, или философам,
размышлявшим о возможностях приложения кибернетики и теории систем.
Единственная, новизна предлагаемого тезиса заключается в серьезном
использовании этих идей в качестве предпосылок аргументации, а также в
соединении общеизвестных идей из двух весьма различных сфер мысли.
Первоначально мною планировалось системно-теоретическое исследование
алкогольной зависимости, в котором я собирался использовать данные из
публикаций АА (казалось, только у них одних есть серьезные успехи в работе
с алкоголиками). Однако скоро стало ясно, что религиозные взгляды и
организационная структура АА сами представляют большой интерес для теории
систем, а также, что в сферу моих исследований надо включить не только
предпосылки возникновения алкоголизма, но также предпосылки системы его
лечения в АА, равно как и основы организации АА.
Моя признательность АА станет очевидна в дальнейшем, так же как, я
надеюсь, и мое уважение к этой организации и особенно к необыкновенной
мудрости ее соучредителей — Билла У. (Bill W.} и доктора Боба (Dr.
Bob).
Хочу также выразить мою признательность небольшой группе
пациентов-алкоголиков, с которыми я интенсивно работал около двух лет в
1949—1952 гг. в Госпитале ветеранов (Пало-Альто, Калифорния). Следует
упомянуть, что в дополнение к страданиям от алкоголизма эти люди имели
другие диагнозы — главным образом “шизофрения”. Некоторые из них были
членами АА. Боюсь, я ничем не смог им помочь.
Проблема
Часто полагают, что “причины” алкоголизма следует искать в трезвой
жизни алкоголика. В своих трезвых проявлениях алкоголики обычно
описываются как “незрелые”, “фиксированные на матери”, “оральные”,
“гомосексуальные”, “пассивно-агрессивные”, “боящиеся успеха”, “гордые”,
“сверхчувствительные”, “дружелюбные” либо просто “слабые”. Однако обычно
не исследуются логические импликации этих представлений:
(1) Если трезвая жизнь алкоголика так или иначе заставляет его пить,
т.е. подталкивает к интоксикации, не приходится ожидать, что некая
процедура, укрепляющая стиль его жизни в трезвом состоянии, сможет
уменьшить либо взять под контроль его тягу к алкоголю.
(2) Если стиль его трезвой жизни заставляет его пить, то в этом стиле
должна быть заключена ошибка (патология), и интоксикация призвана
обеспечивать по крайней мере некоторую субъективную коррекцию этой ошибки.
Другими словами, если трезвость в каком-то смысле “ошибочна”, то
интоксикация должна быть в некотором смысле “истинна”. Старая фраза in
vino veritas [“истина в вине” — лат.] может содержать истину
более глубокую, чем обычно полагают.
(3) Альтернативно можно было бы предположить, что в трезвом состоянии
алкоголик в некотором смысле более “нормален”, чем окружающие, и эта
ситуация для него непереносима. Я слышал доводы алкоголиков в пользу этой
гипотезы, но проигнорирую ее в этой статье. Думаю, Бернард Смит
(Bernard Smith), представитель АА, но сам не алкоголик, близко
подошел к объяснению ее возникновения, когда сказал: “...Член АА никогда
не был порабощен алкоголем. Алкоголь просто служил убежищем от порабощения
личности ложными идеалами материалистического общества”
(Alcoholics..., 1957). Однако здесь дело не столько в восстании против
“безумных” идеалов окружающих, сколько в спасении от своих собственных
безумных постулатов (предпосылок), постоянно подкрепляемых окружающими.
Тем не менее возможно, что по сравнению со здоровым, нормальным человеком
алкоголик более уязвим или более чувствителен к тому факту, что безумные
(однако общепринятые) постулаты заводят его в тупик.
(4) Таким образом, предлагаемая теория алкоголизма постулирует
взаимодополнение (converse matching) трезвости и интоксикации,
считая, что вторую можно рассматривать как подходящую субъективную
коррекцию первой.
(5) Конечно, во многих случаях люди используют алкоголь и даже крайнюю
интоксикацию как анестезию от обычного горя, обиды или физической боли.
Можно было бы утверждать, что “обезболивающее” действие алкоголя способно
обеспечить степень взаимодополнения трезвости и интоксикации, достаточную
для наших теоретических целей. Я, однако, исключаю эти случаи из
рассмотрения как не имеющие отношения к проблеме рецидивного (или
аддиктивного) алкоголизма, даже несмотря на тот несомненный факт, что
“горе”, “обида” и “фрустрация” повсеместно используются зависимыми
алкоголиками как оправдание для выпивки.
Таким образом, мне потребуется более специфическое проявление
взаимодополнения трезвости и интоксикации, чем простая анестезия.
Трезвость
Друзья и близкие алкоголика обычно уговаривают его “быть сильным” и
“бороться с искушением”. Не вполне ясно, что они имеют в виду, однако
важно, что сам алкоголик, пока он трезв, обычно соглашается с их взглядом
на свою “проблему”. Он верит, что мог бы (или ему по крайней мере
следовало бы) быть "капитаном своей души" (Эта фраза используется в
организации АА для высмеивания алкоголика, старающегося использовать силу
воли против бутылки. Эта цитата, как и строчка “Моя голова в крови, но не
склонена...”, взята из стихотворения “Непобедимый” Уильяма Эрнста Хенли
(Invictis, WiIliam Ernest Henley), который был калекой, но не алкоголиком.
Использование воли для преодоления боли и физической беспомощности,
вероятно, нельзя сравнивать с использованием воли алкоголиком.) Однако
для алкоголизма характерно, что после “той самой первой рюмки” мотивация к
трезвости обращается в ноль. Типичное описание этой ситуации — открытая
борьба между “Я” и “зеленым змием”. Скрыто же алкоголик может планировать
или даже тайно делать запасы для очередной попойки, однако практически
невозможно (в условиях клиники) заставить трезвого алкоголика планировать
очередную попойку открыто. Похоже, что, будучи “капитаном своей души”, он
не может открыто желать или приказывать себе быть пьяным. “Капитан” может
приказывать только быть трезвым, однако его приказы не выполняются.
Билл У., соучредитель АА и сам алкоголик, отсекает всю эту мифологию
конфликта сразу в самой первой из знаменитых “Двенадцати ступеней АА”.
Первая ступень требует, чтобы алкоголик признал, что он бессилен против
алкоголя. Эта ступень обычно рассматривается как “признание поражения”,
и многие алкоголики либо неспособны ее достичь, либо достигают только
на короткое время в период угрызений совести, следующих за попойкой. АА не
считает такие случаи перспективными, эти алкоголики еще не “достигли дна”,
их отчаяние неадекватно, и после более или менее короткого трезвого
эпизода они снова будут пытаться использовать “самоконтроль” для
преодоления “искушения”. Такой алкоголик не может или не хочет
согласиться, что будь он хоть пьяным, хоть трезвым, вся его личность есть
личность алкоголическая, неспособная осмысленно противостоять алкоголизму.
Листовка АА формулирует это так: “Попытка использовать силу воли подобна
попытке поднять себя за шнурки ботинок”. Вот первые две ступени АА:
1) Мы признаем, что мы бессильны против алкоголя, что наши жизни стали
неуправляемыми.
2) Мы пришли к убеждению, что Сила, большая, чем мы сами, способна
избавить нас от безумия (Alcoholics..., 1939).
В комбинации этих двух ступеней имплицитно содержится необыкновенная и,
я полагаю, правильная идея: переживание поражения не только помогает
убедить алкоголика в необходимости перемен, но также является первым шагом
к этим переменам. Быть побежденным бутылкой и осознать это — первый
“духовный опыт”. Миф о власти над самим собой разрушается демонстрацией
превосходящей силы.
Вкратце, я буду доказывать далее, что “трезвость” алкоголика
характеризуется необычайно пагубным вариантом картезианского дуализма,
т.е. разделения между сознанием и материей, или же, как в данном случае,
между сознательной волей (или “Я”) и всей остальной личностью. Билл У.
сделал гениальный ход, сломав на первой же ступени структуру этого
дуализма.
С философской точки зрения, эта первая ступень — не столько
капитуляция, сколько просто перемена в эпистемологии, перемена в том
способе, каким осмысливается “личность в мире”. Существенно, что эта
перемена есть переход от неправильной к более правильной
эпистемологии.
Эпистемология и онтология
Философы выделили и описали два типа проблем. Первый — это проблемы
того, каковы вещи, что есть личность и каков этот мир — т.е. проблемы
онтологии. Второй тип — это проблемы того, каким образом мы что-либо
знаем, или, более точно, каким образом мы узнаём, каков этот мир, и что мы
за существа, которые вообще могут знать нечто (или, возможно, ничего) о
данном предмете. Это проблемы эпистемологии. Как на онтологические, так и
на эпистемологичес-кие вопросы философы пытаются найти истинные
ответы.
Но натуралист, наблюдающий человеческое поведение, задаст совершенно
другие вопросы. Если он является культурным релятивистом, то может
согласиться с теми философами, которые полагают, что “истинная” онтология
умопостижима, но не станет спрашивать, “истинна” ли онтология наблюдаемых
им людей. Он станет ожидать, что их эпистемология культурно
детерминирована или даже идиосинкразична, а также то, что культура в целом
имеет смысл в данной эпистемологии или онтологии.
Если, с другой стороны, ясно, что локальная эпистемология ложна,
натуралист должен быть внимателен к той возможности, что культура как
целое либо никогда не будет иметь “смысла”, либо будет осмысленной только
при ограниченных условиях, которые могут быть разрушены контактом с
другими культурами и новыми технологиями.
Нельзя разделить онтологию и эпистемологию в естественной истории
человека. Его убеждения (обычно бессознательные) о том, чем является этот
мир, определяют то, как он его видит и как в нем действует, а способы
восприятия и действия будут определять его убеждения о природе этого мира.
Таким образом, живой человек включен в сеть эпистемологических и
онтологических предпосылок, которые, вне зависимости от их фундаментальной
истинности или ложности, становятся для него частично
самоподтверждающимися (Ruesch, Bateson, 1951).
Очень неудобно постоянно ссылаться одновременно и на “эпистемологию” и
на “онтологию”, но было бы неправильно полагать, что в естественной
истории человечества их можно разделить. Создается впечатление, что не
существует подходящего слова, выражающего комбинацию этих двух концептов.
Наиболее близки “когнитивная структура” или “структура характера”, но эти
термины не вполне способны передать, что здесь важен блок привычных
предположений (предпосылок), имплицитно встроенных в отношения между
человеком и средой, и эти предпосылки могут быть как истинными, так и
ложными. Поэтому я буду в этой статье пользоваться одним термином
“эпистемология” для описания обоих аспектов сети предпосылок, управляющих
адаптацией (или дезадаптацией) к человеческому и физическому окружению.
Как сказал бы Джордж Келли (George Kelly), это правила,
согласно которым индивид “конструирует” свой опыт.
Меня особенно интересуют две группы предпосылок: те, на которых
построены западные концепции “Я”, и те, которые способны корректировать
некоторые из самых крупных ошибок, связанных с западными концепциями.
Эпистемология кибернетики
Ново и удивительно то, что ныне мы можем частично ответить на некоторые
из этих вопросов. За прошедшие 25 лет был достигнут необычайный прогресс
наших знаний о том, что есть среда, что есть организм и, особенно, что
есть разум (mind). Этим продвижением мы обязаны кибернетике, теории
систем, теории информации и смежным с ними наукам.
Теперь мы знаем достаточно определенно, что древний вопрос, является ли
разум имманентным или трансцендентным, может быть решен в пользу
имманентности. Этот ответ более экономен в отношении объяснительных
сущностей, нежели любой трансцендентный ответ, поэтому он по меньшей мере
в негативном аспекте опирается на “бритву Оккама”.
В позитивном же смысле мы можем теперь утверждать, что всякий
как-либо действующий комплекс событий и объектов, имеющий достаточную
сложность каузальных цепей и соответствующие энергетические соотношения,
несомненно, может обнаруживать ментальные характеристики. Он будет
сравнивать, т.е. реагировать на различие (в дополнение к
влиянию обычных физических “причин”, таких как толчок или сила). Он будет
“обрабатывать информацию” и неизбежно самокорректироваться либо в
направлении гомеостатического оптимума, либо в направлении максимизации
некоторых переменных.
“Бит” информации можно определить как различимое различие (a
difference that makes a difference). Такое различие, перемещающееся
вдоль цепи и претерпевающее в ней последовательные трансформации, есть
элементарная идея.
Наиболее существенно в данном контексте наше знание о том, что никакая
часть такой внутренне интерактивной системы не может иметь одностороннего
контроля ни над остальной системой, ни над любой ее частью. Ментальные
характеристики присущи (имманентны) комплексу в целом.
Этот холистский характер очевиден даже в очень простых
самокорректирующихся системах. В паровой машине “с регулятором” само слово
“регулятор” будет ошибочным употреблением термина, если подразумевает, что
эта часть системы обладает односторонним контролем. По сути, регулятор —
это чувствительный орган или преобразователь, получающий трансформу
различия между актуальными оборотами двигателя и некими идеальными (или
предпочтительными) оборотами и преобразующий эти различия в различия неких
эфферентных сигналов (например, сигналов подачи топлива или торможения).
Другими словами, поведение регулятора определяется поведением других
частей системы, а также косвенно его собственным поведением в прошлом.
Холистический и ментальный характер системы наиболее ясно
демонстрируется этим последним фактом, т.е. тем, что поведение регулятора
(и, разумеется, любого другого участка каузальной цепи) частично
определяется его собственным предшествующим поведением. Послание (т.е.
последовательные трансформы различия) должно пройти через весь контур, и
время, требуемое для того, чтобы послание вернулось в точку
отправления, является базовой характеристикой системы в целом. Таким
образом, поведение регулятора (или любой другой части контура) до
некоторой степени определяется не только его непосредственным прошлом, но
также и тем, что он делал в пределах интервала времени, необходимого для
обхода контура. Следовательно, даже простейший кибернетический контур
имеет нечто вроде детерминирующей памяти.
Стабильность системы (т.е. будет ли она самокорректироваться,
осциллировать или же пойдет вразнос) зависит от отношения между
операциональными продуктами всех трансформаций различия вдоль контура и от
этого характеристического времени - “регулятор” не имеет контроля над
этими факторами. Даже человек, правящий социальной системой, связан теми
же ограничениями. Им управляет информация, приходящая из системы, и он
должен адаптировать свои действия к ее временным характеристикам и к
результатам своих прошлых действий.
Таким образом, ни в одной системе, обнаруживающей ментальные
характеристики, никакая часть не может односторонне контролировать целое.
Другими словами, ментальные характеристики системы имманентны системе в
целом, а не какой-то ее части.
Важность этого вывода проясняется, когда мы задаем вопрос: "Может ли
компьютер мыслить?” или "Находится ли психика в мозгу?" Ответ на оба
вопроса будет отрицательным, если только не касается некоторых частных
ментальных характеристик, локализованных внутри компьютера или мозга.
Компьютер способен к саморегуляции в отношении некоторых своих внутренних
переменных. Например, он может иметь термометры или другие сенсорные
органы, реагирующие на различия его рабочей температуры, и реакция
этих органов на возникающие различия может передаваться вентилятору,
который в свою очередь корректирует температуру. Следовательно, мы можем
сказать, что система обнаруживает ментальные характеристики по отношению к
своей рабочей температуре. Но было бы неправильно сказать, что
основная работа компьютера — преобразование входных различий в выходные
различия — есть “ментальный процесс". Компьютер есть только сегмент
большего контура, всегда включающего человека и среду, из которой приходит
информация и на которую воздействуют эфферентные сигналы из компьютера.
Будет вполне законным приписать этой полной системе ментальные
характеристики. Она действует методом проб и ошибок и способна к
творчеству.
Аналогично, можно сказать, что "психика" имманентна контурам мозга,
заключенным внутри мозга. Либо, что она имманентна контурам, заключенным
внутри системы "мозг плюс тело”. Либо, наконец, что она имманентна
более широкой системе “человек плюс среда".
В принципе, если мы хотим объяснить или понять ментальный аспект любого
биологического события, необходимо принять во внимание систему, т.е. сеть
замкнутых контуров, внутри которых задано это биологическое
событие. Но если мы хотим объяснить поведение человека или любого другого
организма, эта "система", как правило, не будет иметь тех же границ, что и
"Я” (в том смысле, в каком этот термин обычно и разнообразно
понимается).
Представим себе человека, рубящего дерево топором. Каждый удар топора
модифицируется или корректируется в соответствии с формой заруба,
оставленного на дереве предыдущим ударом. Этот самокорректирующийся (т.е.
ментальный) процесс представлен полной системой "дерево => глаза =>
мозг => мышцы => топор => заруб => дерево", и именно эта
полная система имеет характеристики имманентного разума.
Более точно следует представлять систему так: [различия в дереве]
=> [различия в сетчатке глаза] => [различия а мозге] =>
[различия в мышцах] => [различия в движениях топора] => [различия в
дереве]. То, что переносится вдоль цепи, есть трансформы различий. Как
говорилось выше, различимое различие есть идея, или единица
информации.
Но средний западный человек видит последовательность событий при рубке
дерева совсем не так. Он говорит: “Я срубил дерево", веря при этом,
что существует поддающийся выделению субъект, "Я", который совершил
поддающееся выделению “целенаправленное" действие над поддающимся
выделению объектом.
Вполне допустимо сказать, что "биллиардный шар A ударил по биллиардному
шару В и послал его в лузу"; в той же мере допустимо (если бы это было
возможно) дать полное естественнонаучное описание событий в контуре,
содержащем человека и дерево. Но обыденная манера изъясняться включает в
высказывания сознание, поскольку применяет личное местоимение.
Затем сознание “заключается” внутрь человека, а дерево овеществляется, чем
достигается смесь ментализма и физикализма. В конечном счете сознание тоже
овеществляется: если “Я” действует на топор, который действует на дерево,
то “Я” тоже должно быть “вещью”. Синтаксический параллелизм между
высказываниями “Я ударил по биллиардному шару” и “Шар ударил по другому
шару” может порождать только заблуждения.
Эта путаница немедленно становится очевидной, если спросить о границах
и локализации “Я”. Представим себе слепого человека с палкой. Где
начинается “Я” слепого человека? На конце палки? В ручке палки? Где-то
посередине? Эти вопросы бессмысленны, поскольку палка — это проводник, по
которому передаются трансформированные различия. Провести
разграничительную линию поперек этого проводника — значит вырезать часть
системного контура, определяющего движения слепого человека.
Аналогично, его органы чувств являются преобразователями либо
проводниками информации, так же как его аксоны и т.д. С
системно-теоретической точки зрения метафора “импульса”, двигающегося по
аксону, только вводит в заблуждение. Правильнее было бы сказать, что
двигается различие, или трансформа различия. Метафора “импульса”
предполагает естественнонаучный тип мышления, который слишком легко
порождает глупости вроде “психической энергии”. Тот, кто говорит подобные
глупости, не учитывает информационного смысла пассивности.
Пассивное состояние аксона так же отличается от активного, как
активное от пассивного. Следовательно, пассивность и активность имеют
равное информационное значение. Сообщение об активности может быть принято
как значимое только тогда, когда сообщение о пассивности тоже
достоверно.
Неправильно даже говорить про “сообщение об активности” и “сообщение о
пассивности”. Следует всегда помнить, что информация есть трансформа
различия, и лучше называть одно сообщение “активность, а не пассивность”,
а другое — “пассивность, а не активность”.
Подобные рассуждения применимы и к кающемуся алкоголику. Он не может
просто выбрать “трезвость”. В лучшем случае он мог бы выбрать только
“трезвость, а не пьянством Его вселенная остается, поляризованной и всегда
несет в себе обе альтернативы.
Целостная самокорректирующаяся система, которая обрабатывает информацию
(или, как говорят, “думает”, “действует” и “решает”) — это система,
чьи границы отнюдь не совпадают с границами тела либо того, что в обиходе
зовется “Я” или “сознанием”. Важно отметить, что существует
множество различий между думающей системой и “Я” в популярном
понимании.
(1) Система не является трансцендентной сущностью, которой обычно
считается “Я”.
(2) Идеи имманентны сети каузальных путей, проводящих трансформы
различия. “Идеи” системы во всех случаях, как минимум, бинарны по своей
структуре. Они не “импульсы”, а информация.
(3) Эта сеть проводников не ограничивается сознанием, но простирается
на все бессознательные процессы — как автономные, так и вытесненные,
нейронные и гормональные.
(4) Эта сеть не ограничена поверхностью кожи, но включает все внешние
пути, по которым может двигаться информация. Она также включает те
эффективные различия, которые имманентны “объектам” такой информации. Она
включает звуковые и световые каналы, по которым передвигаются трансформы
различий, исходно имманентных вещам и другим людям, — а особенно нашим
собственным действиям.
Важно отметить, что основные догмы популярной эпистемологии (а я
полагаю, что они ошибочны) взаимно усиливают друг друга. Например, если
отбросить популярное предположение о трансцендентности “Я”, то ему на
замену немедленно приходит предположение об имманентности “Я” телу. Но эта
альтернатива неприемлема, поскольку значительные участки мыслительной сети
расположены вне тела. Так называемая проблема “тело—разум”
(“body—mind”) ошибочно поставлена в терминах, приводящих к
парадоксу: если предположить, что разум имманентен телу, тогда он должен
быть трансцендентен. Если же он трансцендентен, то тогда он должен быть
имманентен, и т.д. (Collingwood, 1945).
Аналогично, если исключить бессознательные процессы из “Я” и назвать их
“чуждыми эго”, то эти процессы приобретают субъективную окраску
“побуждений” или “сил”, после чего это псевдодинамическое качество
распространяется на сознательное “Я”, пытающееся сопротивляться “силам
бессознательного”. Тем самым, “Я” становится организацией кажущихся
“сил”. Таким образом, популярный взгляд, уравнивающий “Я” с сознанием,
приводит к мнению, что идеи являются “силами”. Это убеждение
поддерживается предположением, что аксоны переносят “импульсы”.
Разобраться с этой путаницей непросто.
Сейчас мы исследуем структуру поляризации алкоголика. Что же чему
противостоит в эпистемологически ущербном решении “Я буду бороться с
бутылкой”?
Алкоголическая “гордость”
Алкоголики являются философами в том универсальном смысле, в каком все
люди (а также все млекопитающие) управляются в высшей степени абстрактными
принципами, которых они либо не осознают, либо же не отдают себе отчета в
том, что принципы, управляющие их восприятием и действиями, являются
философскими. Расхожее ошибочное название для таких принципов — “чувства”
(Bateson, 1963).
Эта ошибка естественно вытекает из англо-саксонской эпистемологической
тенденции материализовать либо относить к телу все периферические для
сознания ментальные феномены. Без сомнения, эта ошибка подкрепляется тем
фактом, что осуществление и/или фрустрация этих принципов часто
сопровождается висцеральными и прочими телесными ощущениями. Тем не менее,
я полагаю, что Паскаль был прав, когда сказал: “У сердца есть свои
резоны, о которых рассудок ничего не знает”.
Но читатель не должен ожидать, что алкоголик предоставит связную
картину. Когда базовая эпистемология полна ошибок, ее производные
неизбежно либо внутренне противоречивы, либо имеют весьма ограниченную
сферу действия. Из бессвязного набора аксиом нельзя получить связный блок
теорем. В подобных случаях попытка быть связным ведет либо к чрезвычайному
возрастанию сложности, что характерно для психоаналитической теории и
христианской теологии, либо к чрезвычайно узкой точке зрения, что
характерно для современного бихевиоризма.
Я продолжу исследование типичной для алкоголиков “гордости”, чтобы
показать, что этот принцип их поведения возникает из странной
дуалистической эпистемологии, характерной для западной цивилизации.
Удобный способ описания таких принципов, как “гордость”, “зависимость”,
“фатализм” и т.д., состоит в том, чтобы так исследовать принцип, как если
бы он являлся результатом вторичного обучения (deutero-learning), и
задаться вопросом, какой контекст обучения мог бы предположительно внушить
этот принцип (Это использование формальной контекстуальной структуры
как описательного механизма не обязательно предполагает, что обсуждаемый
принцип был действительно частично или полностью выучен в контексте,
имеющем подходящую формальную структуру. Принцип мог быть генетически
детерминирован, но тем не менее возможно, что принцип лучше всего
описывается формальными признаками того контекста, в котором он проявился.
Именно эта уместность поведения для данного контекста делает трудным или
даже невозможным определить, детерминирован ли принцип генетически или же
он выучен в данном контексте).
(1) Ясно, что принцип жизни алкоголика, который АА называют
“гордостью”, контекстуально не структурирован вокруг прошлых достижений.
Это слово не используется для обозначения гордости за что-то совершенное.
Акцент ложится не на “Я преуспел”, а скорее на “Я могу”. Это навязчивое
желание принять вызов, отрицание утверждения “Я не могу”.
(2) После того как алкоголик начал страдать от алкоголизма или сделался
мишенью для упреков, этот “принцип гордости” мобилизуется на поддержку
утверждения “Я могу оставаться трезвым”. Однако характерно, что успех
этого начинания разрушает “вызов”. Как говорят в АА, алкоголик начинает
“петушиться”. Он ослабляет свою решимость, осмеливается выпить и впадает в
запой. Мы можем сказать, что контекстуальная структура трезвости
изменяется с ее достижением. На этой стадии трезвость больше не является
подходящим контекстуальным поводом для “гордости”. Теперь вызовом является
риск выпивки, провоцирующий фатальное “Я могу”.
(3) АА настойчиво подчеркивают, что это изменение контекстуальной
структуры ни в коем случае не должно произойти. Они реструктурируют весь
контекст тем, что снова и снова утверждают: “Единожды алкоголик —
навсегда алкоголик”. Они пытаются заставить алкоголика поместить
алкоголизм внутрь себя, во многом подобно юнговскому аналитику,
пытающемуся помочь пациенту открыть свой “психологический тип” и научиться
жить с сильными и слабыми сторонами этого типа. Напротив, контекстуальная
структура алкоголической “гордости” помещает алкоголизм вне своего
Я: “Я могу сопротивляться выпивке”.
(4) Компонент вызова алкоголической “гордости” связан с принятием
риска. Принцип можно выразить словами: “Я могу совершить нечто такое,
где успех маловероятен, а неудача будет катастрофой”. Ясно, что на этом
принципе не может основываться длительная трезвость. Как только появляется
вероятность успеха, алкоголик чувствует вызов рискнуть выпить. Элемент
“невезения” или “вероятности” неудачи помещает неудачу вне границ самого
себя. “Если случится неудача, то она не моя”. Алкоголическая
“гордость” последовательно сужает концепцию “Я”, помещая происходящее вне
границ его компетенции.
(5) Принцип “рискуй и гордись” в конечном счете равносилен
самоубийству. Бывает неплохо однажды проверить, на твоей ли стороне
вселенная, но делать это снова и снова со все увеличивающейся
настойчивостью значит рано или поздно убедиться, что вселенная тебя
ненавидит. Тем не менее, отчеты АА постоянно показывают, что на самом дне
отчаяния гордость иногда предотвращает самоубийство. Добивающий
удар не должен быть получен от самого “себя” (смотри историю Билла У. в:
Alcoholics..., 1939).
Гордость и симметрия
Так называемая “гордость” алкоголика всегда предполагает реального или
фиктивного “другого”. Поэтому полное контекстуальное определение этой
гордости требует характеристики реального или воображаемого отношения к
этому “другому”. Первым шагом в этой задаче будет квалификация отношения
либо как “симметричного”, либо как “комплементарного” (Bateson,
1936). Когда “другой” является продуктом бессознательного, сделать это
совсем не просто, но мы увидим, что существуют ясные указания на такую
квалификацию.
Для разъяснения этого необходимо немного отклониться в сторону.
Основной критерий прост. Если в бинарных отношениях поведение субъектов
А и В рассматривается (обоими) как подобное и связано
таким образом, что усиление данного типа поведения агентом А стимулирует
его усиление у агента В и наоборот, тогда отношение является
“симметричным” по отношению к данному типу поведения. Если, напротив,
поведение А и В несхоже, но взаимно согласуется (как, например,
вуайеризм согласуется с эксгибиционизмом) и связано таким образом, что
усиление поведения А стимулирует усиление согласующегося поведения В,
тогда отношение является “комплементарным” по отношению к данному типу
поведения.
Типичные примеры простых симметричных отношений: гонка вооружений,
стремление “быть не хуже соседей”, атлетика, бокс и т.д. Типичные примеры
комплементарных отношений: доминирование/подчинение, садизм/мазохизм,
забота/зависимость, вуайеризм/эксгибиционизм и т.п.
Более сложные соображения возникают при наличии более высоких
логических типологий. Например, А и В могут соревноваться в дарении
подарков, что налагает более широкий симметричный фрейм на исходно
комплементарное поведение. Либо, напротив, терапевт может вступить в
соревнование с пациентом в некоем виде игровой терапии, что окружает
исходно симметричные игровые трансакции оболочкой комплементарной
заботы.
Если А и В видят предпосылки их отношений по-разному, то могут
генерироваться различные виды “двойных посланий”: А может
рассматривать поведение В как соревновательное, тогда как В полагает, что
пытается помочь А. И так далее. Здесь мы не станем углубляться в
подобные сложности, поскольку я полагаю, что воображаемый “другой”
(двойник “гордого” алкоголика) не играет в сложные игры, характерные для
“голосов” шизофреников.
Как комплементарные, так и симметричные отношения могут быть подвержены
тому типу нарастающих изменений, который я называю “схизмогенезом”
(Bateson, 1936). Симметричная борьба или гонка вооружений могут,
как говорят, вылиться в “эскалацию”, нормальный паттерн опеки/зависимости
между родителями и детьми может стать чудовищным. Такое потенциально
патологическое развитие, будучи результатом незаторможенной или не
откорректированной положительной обратной связи в системе, может, как было
сказано, возникать как в комплементарных, так и в симметричных системах.
Однако в смешанных системах схизмогенез неизбежно снижается. Гонка
вооружений между двумя нациями будет замедлена при принятии
комплементарных условий, таких как доминирование, зависимость, уважение и
т.д. При отказе от этих условий она будет ускоряться.
Антитетические отношения между комплементарностью и симметрией
возникают из-за того, что каждая является логической противоположностью
другой. В чисто симметричной гонке вооружений нация А мотивируется
к увеличению усилий своей оценкой нации В как более сильной. Когда
нация А оценивает нацию В как более слабую, она ослабляет усилия. Однако
происходит совершенно противоположное, если А рассматривает отношения как
комплементарные. Обнаружив, что В слабее, А станет наращивать
усилия в надежде на победу (Bateson, 1946; Richardson,
1939).
Эта антитеза между комплементарным и симметричным паттернами может
выходить за рамки чистой логики. Знаменательно, что в психоаналитической
теории (Ericson, 1937) паттерны, называющиеся “либидозными” и
являющиеся модальностями эрогенных зон, все комплементарны.
Вторжение, включение, исключение, принятие, удержание и т.д.
классифицируются как “либидозные”. В то же время соперничество,
соревнование и т.п. подпадают под рубрику “эго” и “защита”.
Также возможно, что два антитетических кода — симметричный и
комплементарный — могут быть физиологически представлены контрастирующими
состояниями центральной нервной системы. Прогрессирующие изменения
схизмогенеза могут приводить к резкому нарушению последовательности и
внезапному обращению поведения в свою противоположность. Симметричный гнев
может внезапно превратиться в горе; животное, отступающее с поджатым
хвостом, может неожиданно броситься в отчаянную и смертельную симметричную
схватку. Задира может превратиться в труса, когда ему брошен вызов, а
волк, побитый в симметричном конфликте, может внезапно подать “сигналы
капитуляции”, предупреждающие дальнейшее нападение на него.
Последний пример представляет особый интерес. Если борьба волков
симметрична, т.е. если волк А стимулируется к более агрессивному поведению
агрессивным поведением волка В, и если В внезапно проявляет то, что можно
назвать “негативной агрессией”, то А не сможет продолжать бой, если только
он не способен быстро переключиться в комплементарное состояние, в котором
его агрессия стимулируется слабостью В. В рамках гипотезы о симметричных и
комплементарных кодах, предположение о специфическом “ингибирующем”
действии сигнала капитуляции становится излишним.
Люди, обладающие языком, могут вешать ярлык “агрессии” на любые попытки
причинения вреда, независимо оттого, вызываются ли они силой или слабостью
другого, но на уровне млекопитающих, не владеющих речью, эти два сорта
“агрессии” должны казаться совершенно различными. Нам говорят, что с точки
зрения льва “атака” на зебру абсолютно отличается от “атаки” на другого
льва (Lorenz, 1966).
Сказанного достаточно для постановки вопроса: в симметричной или
комплементарной форме контекстуально структурирована гордость
алкоголика?
Во-первых, в свойственных западной культуре нормальных обычаях
употребления спиртного существует очень сильная симметричная тенденция.
Помимо всякого аддиктивного алкоголизма, конвенция побуждает двух
совместно пьющих мужчин равняться друг на друга — выпивка за выпивку. На
этой стадии “другой” вполне реален, и симметрия (или соперничество) внутри
пары является дружеской.
Когда алкоголик становится зависимым и пытается сопротивляться
искушению, он обнаруживает, что ему трудно бороться с социальным
контекстом, в котором он должен равняться на своих пьющих друзей. АА
говорят: “... Бог свидетель, как долго и упорно мы старались пить так, как
это делают другие люди!”
По мере усугубления ситуации алкоголик обычно начинает пить в одиночку
и проявлять целый спектр реакций на вызов. Его жена и друзья начинают
убеждать его, что он пьет из слабости, и он может симметрично
отвечать либо негодованием, либо утверждать свою силу попытками
сопротивляться искушению. Однако, как это характерно для симметричных
реакций, короткий период успешной борьбы ослабляет его мотивацию и он
срывается. Симметричное усилие требует непрерывного присутствия
оппонента.
Постепенно фокус борьбы смещается, и алкоголик вовлекается в новый и
еще более смертоносный тип симметричного конфликта. Теперь он должен
доказать, что бутылка не сможет его убить. “Его голова в крови, но не
склонилась...”, он по-прежнему “капитан своей души” — чего бы это ни
стоило.
Тем временем его отношения с женой, начальством и друзьями все
ухудшаются. Ему никогда не нравились комплементарные отношения с его
властным боссом. К тому же, по мере его деградации его жена все более и
более вынуждается к принятию комплементарной роли. Она может пытаться быть
властной, опекать, либо выказывать терпение, но все это провоцирует ярость
или стыд. Его симметричная “гордость” не может выносить комплементарной
роли.
Итак, можно сказать, что отношения между алкоголиком и его реальным или
фиктивным “другим” явно симметричны и явно схизмогенны. Они подвержены
эскалации. Мы увидим, что религиозное обращение спасаемого АА алкоголика
может быть описано как драматический сдвиг от этой симметричной привычки
(или эпистемологии) к почти чисто комплементарному видению своих отношений
с другими, вселенной и Богом.
Гордость или доказательство от противного?
Алкоголики могут казаться упрямыми, но они не тупы. Часть сознания,
управляющая их маневрами, лежит слишком глубоко, чтобы к ней можно было
применять слово “тупость”. Это довербальные уровни сознания, и вычисления,
происходящие в них, обозначаются как первичные процессы.
Как во снах, так и во взаимоотношениях млекопитающих, единственный
способ достижения утверждения, содержащего собственное отрицание (“Я не
укушу тебя” или “Я не боюсь его”), состоит в форсированном имажинировании
(изображении) отрицаемого утверждения, что ведет к доведению до
абсурда. Двое млекопитающих выражают утверждение “Я тебя не укушу”
посредством экспериментальной схватки, которая есть “не-схватка”, иногда
называемая “игрой”. Именно по этой причине “антагонистическое” поведение
обычно развивается в дружеское приветствие (Bateson, 1969).
В этом смысле так называемая гордость алкоголика — это в известной
степени ирония — целенаправленное усилие к испытанию “самоконтроля” со
скрытой, но недвусмысленной целью доказать, что “самоконтроль”
неэффективен и абсурден: “Это не работает”. Это ультимативное утверждение
содержит простое отрицание и поэтому не может быть выражено первичным
процессом. Поэтому его финальным выражением служит действие — выпивка.
Героическая борьба с бутылкой, этим фиктивным “другим”, заканчивается
“поцелуем примирения”.
В пользу этой гипотезы говорит тот несомненный факт, что испытание
самоконтроля на прочность ведет обратно к выпивке. Как я утверждал выше,
вся эпистемология самоконтроля, которую друзья пытаются внушить
алкоголику, чудовищна. Если это так, то алкоголик прав, отвергая ее. Он
довел конвенциональную эпистемологию до абсурда.
Но такое описание “доведения до абсурда” граничит с телеологией. Если
утверждение “это не работает” не может быть выражено в кодах первичных
процессов, то каким образом вычисления в кодах первичных процессов могут
направить организм к испробованию таких типов действий, которые
продемонстрируют, что “это не работает”?
Проблемы этого общего типа часто встречаются в психиатрии. Возможно,
они могут быть разрешены только в рамках модели, в которой при
определенных обстоятельствах дискомфорт, испытываемый организмом,
активизирует петлю положительной обратной связи для усиления
поведения, предшествовавшего дискомфорту. Такая положительная обратная
связь могла бы предоставить подтверждение, что дискомфорт порожден именно
этим поведением, и увеличить дискомфорт до некоего порогового значения,
при котором стали бы возможны изменения.
В психотерапии такая петля положительной обратной связи обычно
представлена терапевтом, толкающим пациента навстречу его симптомам. Эта
техника была названа “терапевтическим "двойным посланием"”. Пример такой
техники приводится далее, где АА подталкивает алкоголика к тому, чтобы
пойти и попробовать “пить под контролем”, чтобы он мог лично убедиться,
что не обладает никаким контролем.
Также вполне правдоподобно, что симптомы и галлюцинации шизофреника
(как и сновидения) представляют собой корректирующий опыт. Так весь
шизофренический эпизод приобретает характер самоинициации. Отчет Барбары
О'Брайен о ее собственном психозе (O'Brien, 1958) — возможно, самый
сильный из всех примеров этого явления, обсуждавшихся где бы то ни было
(Bateson, 1961).
Следует добавить, что возможное существование такой петли положительной
обратной связи, приводящей к движению в направлении усиливающегося
дискомфорта вплоть до некоторого порогового значения (которое может лежать
и по другую сторону смерти), не включается в общепринятые
теории обучения. Тем не менее, тенденция проверять неприятное с помощью
его повторного воспроизведения — это обычная человеческая черта. Возможно,
это то, что Фрейд назвал “инстинктом смерти”.
Состояние опьянения
Сказанное выше о каторге симметричной гордости — лишь половина картины.
Это состояние сознания алкоголика, борющегося с искушением.
Очевидно, что это состояние крайне неприятно и явно нереалистично. Его
“другие” являются либо полностью продуктом воображения, либо сильно
искаженными образами людей, от которых он зависит и которых, возможно,
любит. У него есть альтернатива этому неприятному состоянию — он может
напиться. Или “по крайней мере” выпить.
С этой комплементарной уступкой, которую сам алкоголик часто видит как
действие “назло”, как парфянскую стрелу в симметричной борьбе, вся его
эпистемология меняется. Его тревога, раздражение и паника исчезают как по
волшебству;
самоконтроль снижается, но еще сильнее снижается потребность сравнивать
себя с другими. Он чувствует в своих венах физиологическое тепло алкоголя
и во многих случаях соответствующую психологическую теплоту к другим. Он
может быть и злым и слезливым, но он снова стал частью человеческого
сообщества.
Прямые данные, подтверждающие тезис, что шаг от трезвости к
интоксикации есть также шаг от симметричного вызова к комплементарности,
скудны и всегда затуманены как искажениями памяти, так и комплексной
алкогольной интоксикацией. Однако отчетливые свидетельства из фольклора и
легенд указывают, что шаг этот именно такого рода. Причащение вином в
ритуалах всегда означало социальную агрегацию либо в религиозной
“соборности”, либо в секулярном “товариществе”. В буквальном смысле
слова, алкоголь заставляет индивида видеть себя и действовать как
часть группы, т.е. он обеспечивает комплементарность отношений с
окружающими.
Падение на дно
АА придают этому событию огромное значение и полагают, что алкоголик,
который еще “не достиг дна”, не созрел для их помощи. Напротив, они имеют
тенденцию объяснять свои неудачи тем, что тот, кто возвращается к
алкоголизму, еще “не достиг дна”.
Разумеется, самые разные несчастья могут привести к “падению на дно”.
Различные инциденты, припадок белой горячки, длительное выпадение памяти,
уход жены, потеря работы, безнадежный диагноз и т.д. — все это может иметь
соответствующий результат. АА говорят, что у каждого человека свое “дно” и
некоторые умирают раньше, чем достигнут своего дна (личное сообщение члена
АА).
Тем не менее, вполне возможно, что каждый индивид не раз достигает
“дна”. “Дно” — это приступ паники, предоставляющий благоприятный момент
для изменений, но не гарантирующий этих изменений. Друзья, родственники
или терапевт с помощью ободрения или лекарств могут вытянуть алкоголика из
его паники, после чего он “оправляется” и возвращается к своей “гордости”
и алкоголизму только для того, чтобы вскоре упасть на еще более ужасное
“дно”, после чего он будет снова готов к переменам. Попытка изменить
алкоголика в период между такими моментами паники вряд ли будет
успешной.
Природа этой паники становится ясной из описания следующего
“теста”:
“Мы не любим никого называть алкоголиком, но ты сам можешь быстро
установить свой диагноз. Пойди в ближайший бар и попробуй пить под
контролем. Попробуй это несколько раз. Если ты честен сам с собой, то для
решения много времени не потребуется. Чтобы получить полное знание о своем
положении, стоит немного понервничать” (Alcoholics..., 1939).
Этот тест можно сравнить с тем, как если бы шоферу приказали резко
затормозить на скользкой дороге — он быстро обнаружит, что его контроль
весьма ограничен. (“Тормозной след” — “skid row” — это жаргонное
название для места сосредоточения питейных заведений — вполне подходящая
метафора.)
Паника алкоголика, “упавшего на дно”, сходна с паникой человека,
полагавшего, что он управляет своим транспортным средством и внезапно
обнаруживающего, что его заносит и давление на то, что он считал тормозом,
только ускоряет занос. Эта паника происходит от обнаружения того,
что это (т.е. система “Я плюс транспортное средство”) больше,
чем он сам.
В терминах представленной теории можно сказать, что “падение на дно”
иллюстрирует теорию систем на трех уровнях:
(1) Алкоголик терпит дискомфорт трезвости до пороговой точки, за
которой эпистемологию “самоконтроля” постигает банкротство. Тогда он
напивается — поскольку “система” больше, чем он сам, и он может
подчиниться ей.
(2) Он многократно экспериментирует с выпивкой, пока не убеждается в
существовании большей системы. Тогда ему открывается паника “падения на
дно”.
(3) Если друзья и врачи опекают его, он может быть зависимым от их
помощи и сохранять неустойчивое равновесие— пока не продемонстрирует, что
эта система отношений не работает, и снова не “упадет на дно”, но еще
более глубокое. В этом случае, как и во всех кибернетических
системах, знак (плюс или минус), который имеет эффект любого вмешательства
в систему, является функцией времени.
(4) Наконец, явление падения на дно комплексно связано с феноменом
“двойного послания” (Bateson, 1956). Билл У. рассказывает, что сам
он “упал на дно”, когда в 1939 году доктор Уильям Д.Силкворт (William
D.Silkworth) поставил ему диагноз “безнадежный алкоголизм”. Это
событие считается началом истории АА (Alcoholics..., 1957). Доктор
Силкворт также “...дал нам инструменты, которыми можно пробить самое
закоренелое алкоголическое эго, эти потрясающие фразы, которыми он описал
нашу болезнь: "навязчивое состояние ума, заставляющее нас пить, и
язва тела, обрекающая нас на сумасшествие и смерть"” (там
же). Это и есть “двойное послание”, совершенно правильно обнаруженное в
дихотомической эпистемологии алкоголика, противопоставляющей сознание
телу. Эти слова влекут его назад и назад до той точки, в которой только
непроизвольный сдвиг в глубокой бессознательной эпистемологии — т.е.
духовное переживание — может сделать летальный диагноз
недействительным.
Теология Анонимных Алкоголиков
Вот некоторые примечательные положения теологии АА.
(1) Есть
Сила, большая чем Я.
Кибернетик пошел бы несколько дальше и установил бы, что “Я”, как оно
обычно понимается, — это только небольшая часть значительно большей
системы, мыслящей, действующей и принимающей решения на основе метода проб
и ошибок. Эта система включает все информационные пути, которые в данный
момент имеют отношение к данному решению. “Я” — ложное олицетворение
незаконно вычлененной части этого значительно большего поля
взаимосвязанных процессов. Кибернетик также считает, что двое или более
людей, как и вообще любая группа, могут совместно образовывать такую
“мыслящую и действующую” систему.
(2) Эта Сила ощущается как личная и интимно связанная с человеком.
Это — “Бог, как ты его понимаешь”.
Говоря кибернетически, “мои” отношения с любой большей системой,
находящейся вокруг меня и включающей другие вещи и других людей, будут
отличаться от “твоих” отношений с некой подобной системой вокруг тебя.
Отношение “часть чего-то” по логике неизбежно комплементарно, но смысл
фразы “часть чего-то” различен для каждого человека (Это разнообразие
стилей интеграции отвечает за тот факт, что одни люди становятся
алкоголиками, а другие нет). Это различие становится особенно важным
для систем, включающих более одного человека. Система “силы” неизбежно
кажется разной с разных точек зрения. Более того, следует ожидать, что,
когда такие системы сталкиваются, они распознают друг друга как системы в
этом смысле. “Красота” леса, по которому я гуляю, есть продукт моего
распознавания как индивидуальных деревьев, так и общей экологии леса как
системы. Подобное эстетическое распознавание еще более поразительно
при разговоре с другим человеком.
(3) Благотворное отношение с этой Силой открывается через “падение
на дно” и “капитуляцию”.
(4) Сопротивляясь этой Силе, люди и особенно алкоголики накликают на
себя несчастье.
Материалистический взгляд на “человека” в противопоставлении окружающей
среде терпит поражение по мере того, как технологический человек
становится способен противостоять все большим системам. Каждая выигранная
битва чревата катастрофой. Единица выживания как в этике, так и в эволюции
— это не организм и не вид, а самая крупная из систем “силы”, в которых
живет существо. Если существо разрушает окружающую среду, оно разрушает
само себя.
(5) Однако важно, что Сила не награждает и не наказывает.
У нее нет “власти” в этом смысле. Как говорит Библия: “Все действует
сообща для блага тех, кто любит Бога”. И наоборот, против тех, кто не
любит. Идея власти в смысле одностороннего контроля чужда АА. Эта
организация жестко “демократична” (их слово), и даже их божество связано
тем, что можно было бы назвать системным детерминизмом. Схожие ограничения
применяются как к отношениям между членом АА и пьяницей, которому он
надеется помочь, так и к отношениям между центральным офисом АА и
локальными группами.
(6) Первые две “ступени” АА определяют алкогольную зависимость как
проявление этой Силы.
(7) Здоровые отношения между человеком и этой Силой являются
комплементарными.
Это резко контрастирует с “гордостью” алкоголика, являющейся предикатом
симметричных отношений с воображаемым “другим”. Схизмогенез всегда сильнее
своих участников.
(8) Качество и содержание отношений каждого человека с этой Силой
выражается или отражается в социальной структуре АА.
Секулярный аспект этой системы — ее правление — описывается в
“Двенадцати традициях”, которые дополняют “Двенадцать ступеней”,
определяющих отношения человека с Силой. Эти два документа соединяются в
двенадцатой ступени, причисляющей помощь другим алкоголикам к необходимым
духовным упражнениям, без которых вероятен рецидив. Вся эта система
является дюркгеймовской религией в том смысле, что отношения между
человеком и его социальным окружением параллельны отношениям человека с
Богом. “АА — это сила, которая больше любого из нас” (Alcoholics...,
1957).
Итак, можно сказать, что отношения индивида с “Силой” лучше всего
определяются словом причастность.
(9) Анонимность.
Следует понять, что в мышлении и теологии АА анонимность значит гораздо
больше, чем простая защита членов организации от разглашения и позора. С
увеличением славы и успеха этой организации возникло искушение
использовать свое членство в ней как положительный актив в общественных
связях, политике, образовании и других областях. Соучредитель этой
организации Билл У. в ранний период своей жизни сам был жертвой подобного
искушения и описал эту ситуацию в своей статье (там же). Во-первых,
он замечает, что любое захватывание центра внимания представляло бы личную
и духовную опасность для члена организации, который не может себе
позволить такого своекорыстия. Кроме того, для организации в целом
вовлечение в политику, религиозную полемику и социальное реформаторство
было бы фатальным. Он ясно указывает, что ошибки алкоголика исходят из
того же источника, что и “силы, которые сегодня рвут мир на части”, но не
дело АА спасать мир. Их единственная цель: “...нести послание АА тем
больным алкоголизмом, которые этого хотят” (там же). Он заключает,
что “анонимность есть величайший символ самопожертвования, который мы
знаем”. Двенадцатая из “Двенадцати традиций” заявляет, что “анонимность
является духовной основой наших традиций, вечно напоминая нам о
необходимости ставить принципы впереди личностей”.
К этому мы можем добавить, что анонимность является также глубоким
выражением системных отношений “часть-целое”. Некоторые системные
теоретики пошли бы даже дальше, поскольку главное искушение системной
теории лежит в овеществлении (reification) теоретических концепций.
Анатоль Холт (Anatol Holt) говорил, что хотел бы иметь наклейку на
бампер с парадоксальным лозунгом: “Долой существительные!” (Bateson
M., 1968).
(10) Молитва.
Использование молитвы в АА подтверждает комплементарность отношений
“часть—целое” тем простым способом, что оно требует наличия таких
отношений. Требуется такое личностное качество, как смирение, которое
фактически проявляется в самом акте молитвы. Если акт молитвы искренний
(что не так просто), Бог не может не выполнить просьбу. Это особенно верно
для “Бога как ты его понимаешь”. Эта в своем роде прекрасная
самоподтверждающаяся тавтология есть именно тот бальзам, который требуется
после мук, наступивших с “падением на дно” и причиняемых “двойным
посланием”.
Несколько более сложна знаменитая “Молитва о Просветлении”:
Боже, дай нам ясность ума, чтобы принять то, что мы не можем изменить,
дай мужество изменить то, что мы можем изменить, и мудрость, чтобы
различить их (Этот текст не является оригинальным документом АА, и его
автор неизвестен. Встречаются незначительные вариации текста. Я цитирую
наиболее симпатичный мне лично вариант из “АА Comes of Age”,
1957).
Если “двойное послание” приносит муки и отчаяние и разрушает личные
эпистемологические предпосылки на глубинном уровне, тогда следует, что для
исцеления этих ран и взращивания новой эпистемологии будет уместна
некая его конверсия. “Двойное послание” ведет к отчаянному выводу:
“Альтернативы нет”. “Молитва о Просветлении” явным образом освобождает
молящегося от этих приносящих безумие уз.
В этой связи стоит вспомнить, как великий шизофреник Джон Персеваль
(John Perceval) заметил перемену в своих “голосах”. В начале
психоза они изводили его “противоречивыми командами” (это то, что я
называю “двойным посланием”), но позднее, когда они стали предоставлять
ему выбор из ясно определенных альтернатив, он стал поправляться
(Bateson, 1961).
(11) В одном отношении АА глубоко отличаются от таких естественных
ментальных систем, как семья или лес. У АА есть
единственная цель: “Нести послание АА тем больным алкоголизмом,
которые этого хотят”. Вся организация посвящена максимизации этой цели. В
этом отношении АА не сложнее, чем “Дженерал Моторс” или средняя западная
страна. Но биологические системы, кроме тех, которые обусловливаются
западными идеями (и особенно деньгами), являются многоцелевыми. У
леса нет такой единственной переменной, о которой можно было бы сказать,
что вся система ориентирована на ее максимизацию, а все остальные
переменные второстепенны. Лес ищет оптимум, а не максимум. Его потребности
вполне поддаются удовлетворению, а любой избыток становится токсичным.
Таким образом, единственная цель АА направлена вовне и состоит в
несоревновательных отношениях с большим миром. Максимизируемой переменной
является комплементарность, по своей природе стоящая ближе к “служению”,
чем к доминированию.
Эпистемологический статус комплементарной и
симметричной предпосылок
Как уже отмечалось, в человеческих взаимоотношениях симметричность и
комплементарность могут сложным образом сочетаться. Поэтому уместно
спросить, что дает основание приписывать этим принципам настолько
фундаментальный характер, что их можно называть “эпистемологическими” даже
в естественнонаучном изучении культурных и межличностных предпосылок.
Можно предположить, что ответ зависит от того, что имеется в виду под
“фундаментальным” при изучении естественной истории человечества.
Складывается впечатление, что это слово имеет два значения.
Во-первых, я называю более фундаментальными те предпосылки,
которые более глубоко внедрены в сознание, более “жестко
запрограммированы” и менее подвержены переменам. В этом смысле алкогольная
гордость, или hubris [“гордыня”—греч.] фундаментальна. Во-вторых, я
должен назвать более фундаментальными те психические предпосылки, которые
относятся к большим, а не к меньшим системам или гештальтам вселенной.
Высказывание “трава зеленая” менее фундаментально, чем высказывание
“различные цвета различаются”.
Однако если спросить, что же случается при изменении предпосылок, то
становится ясно, что эти два определения “фундаментального” в очень
большой степени перекрываются. Если человек достигает или претерпевает
перемену глубоко внедренных в его сознание предпосылок, он обязательно
обнаружит, что результаты этой перемены распространяются на всю его
вселенную. Такие перемены мы вполне можем назвать
“эпистемологическими”.
Еще остается вопрос о том, что такое “эпистемологичес-ки правильный” и
“эпистемологически неправильный”. Является ли переход от симметричной
“гордости” алкоголика к разновидности комплементарности, даваемой в АА,
коррекцией его эпистемологии? И всегда ли комплементарность лучше
симметричности?
Вполне возможно, что для члена АА комплементарность всегда
предпочтительнее симметричности и даже тривиальное соперничество при игре
в теннис или шахматы может быть для него опасно. Поверхностный эпизод
может затронуть глубоко внедренную симметричную предпосылку. Но это не
означает, что игра в теннис или шахматы является эпистемологической
ошибкой для всех.
Этические и философские проблемы в действительности касаются только
широчайшей вселенной и глубочайших психологических пластов. Если мы
глубоко и даже бессознательно верим, что наши отношения с наибольшей из
затрагивающих нас систем (“Силой больше нас самих”) симметричны и
соревновательны, — вот тогда мы ошибаемся.
Ограничения гипотезы
Вышеприведенный анализ содержит следующие ограничения и импликации.
(1) Я не утверждаю, что все алкоголики действуют на основании
описанной здесь логики. Очень возможно, что существуют другие типы
алкоголиков и почти наверняка в других культурах алкогольная зависимость
развивается по-другому.
(2) Я не утверждаю ни того, что путь АА — единственно правильный
способ жить, ни того, что их теология — единственно правильный вывод из
эпистемологии кибернетики и теории систем.
(3) Я не утверждаю, что всем трансакциям между человеческими существами
следует быть комплементарными, хотя ясно, что отношения между индивидом и
большей системой, частью которой он является, неизбежно должны быть
такими. Отношения между людьми всегда (я надеюсь) будут комплексными.
(4) Тем не менее я утверждаю, что неалкоголический мир может извлечь
много уроков из эпистемологии теории систем и методов АА. Если мы будем
продолжать действовать в духе картезианского дуализма “сознание против
материи”, то, вероятно, мы будем продолжать воспринимать мир
через термины: “Бог против человека”, “элита против народа”, “избранная
раса против всех прочих”, “нация против нации”, “человек против окружающей
среды”. Сомнительно, чтобы вид, имеющий одновременно и передовую
технологию и этот странный взгляд на мир, смог бы выжить.
